БЛАВАТСКАЯ: НЕДООБЛАСКАННАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ГОРДОСТЬ

Пламенный философ истового христианства Владимир Соловьев обвинял:
– В теософии г-жи Блаватской мы видим шарлатанскую попытку приспособить буддизм к мистическим и метафизическим потребностям полуобразованного европейского общества.
Обеспокоившись близостью императрицы Марии Федоровны… к лондонскому Теософскому обществу, ИНОЙ РОССИЙСКИЙ религиозный писатель, адепт церковного православия С.А.Нилус объявил ее… исчадием ада.
Многие за глаза называли писательницу-путешественницу… ведуньей, продавшей душу дьяволу, а прискорбное меньшинство воспевало СФИНКСА XIX столетия – за непоколебимое стремление сблизить культуры Запада и Востока.

Что-то в ней было от великих мистиков и учителей. По свидетельству очевидцев, Елена Петровна Блаватская владела экстрасенсорной перцепцией. В наглухо запертых комнатах она материализовывала шаровые шары, выводила из строя любые электроприборы, не касаясь их, а еще – читала письма в нераспечатанных конвертах, вызывала мелодические переливы сродни звону хрустальных колокольчиков, насмерть сражала глубинной эрудицией и т.д.

Мне кажется, всех по обыкновению рассудил Махатма Ганди, заметив:
– Я почитал бы за честь поцеловать край одежд мадам Блаватской.
Примерно также полагали и творческое наследие великой Праматери ценили Альберт Эйнштейн и Томас Эдисон, Джавахарлал Неру и Индира Ганди, Герман Гессе и Джек Лондон, Герберт Уэллс и Иван Ефремов, Константин Циолковский и Владимир Вернадский, Александр Скрябин и Микалоюс Чюрлёнис, чета Рерихов и чета Волошиных, Поль Гоген и Василий Кандинский.
– Кто вы, мадам Блаватская? – спросим и мы, вслед за популярным документальным фильмом режиссера Каринэ Диланян (1991).

***
В ночь на (31 июля) 12 августа 1831 г.Екатеринослав (ныне – Днепропетровск) в доме своих любимых бабушки и дедушки из знатной фамилии Фадеевых родилась Елена Петровна БЛАВАТСКАЯ (в девичестве – Ган), основательница всемирно известного Теософского общества, автор знаменитой двухтомной “Тайной доктрины”, втиснутой в две тысячи страниц убористого текста.
В мир будущая писательница пришла в приземистом двухэтажном особнячке на высоком цоколе с одноэтажным крылом-пристройкой, стоявшем на ул.Петербургской, 11 (нынче – ул. Лениградская). В ту ночь в доме с окнами на все четыре стороны света и большим садом вокруг так и горел до утра Свет.
В день рождения Ляли ее отец, офицер конной артиллерийской батареи Петр Алексеевич Ган, находился в военном походе на мятежную Польшу и домой вернулся, когда дочурке исполнилось полгода. В усадьбе Фадеевых, что вместе с ул. Дворянской (ныне – Плеханова) в тот период считалась аристократическим районом столицы Приднепровья, старшую дочь и крестили.
За полтора десятка лет, когда в 1815 в Екатеринослав был назначен на службу в Новороссийскую контору Опекунства иностранных поселенцев младшим товарищем главного судьи дворянин Андрей Михайлович Фадеева (1790-1867), их фамилия здесь обстоятельно обжилась.
Любопытно то, что Фадеевы приехали в Екатеринослав из местечка Ржищев Киевской губернии (!!!!), но вопрос украинских корней Блаватской еще ждет своих пытливых исследователей.

***
Не сказать о её старинном роде, значит, упустить детали и аллюзии.
Во времена Екатерины II прадед Е.П.Блаватской, князь Павел Васильевич Долгорукий служил генерал-майором от инфантерии и был сотоварищем М.И.Кутузова. Да-да, именно того самого.

Дед – коллежский советник Андрей Михайлович Фадеев считался образцом честного, порядочного и преданного делу чиновника. Какие бы посты он не занимал, на каком поприще многолетне не служил, а обогатиться себе не позволил. Скромную, строгую, размеренную жизнь, почти аскетическую, он особо ценил.

Бабушка по матери – княжна Елена Павловна Долгорукая-Фадеева, владевшая пятью языками, прекрасно рисовавшая и музицировавшая, считалась душой семьи, как бы сейчас сказали, – геном. Кроме тяги к прекрасному и возвышенному у нее с детства проявились таланты к естественным наукам: геология, ботаника, зоология, археология и нумизматика. Елена Павловна принадлежала к одному из самых древних родов Киевской Руси, восходящих к Рюрику, что свою линию вел от самого Св. князя Михаила Черниговского, замученного в Золотой Орде за отказ поклониться языческим идолам. Именно его потомок, получивший прозвище Долгорукий, стал зачинателем династии Долгоруких, среди которых были известные русские полководцы, государственные деятели и писатели. Останки одного из них, князя Юрия Долгорукого, основателя Москвы, до сих пор хранятся в мраморном саркофаге в Церкви Спаса Преображения на Берестове, что с XII в. стала в Киеве (ул. Мазепы, 15) усыпальницей рода Мономаховичей.

Мать будущей исследовательницы человеческого духа, Елену Андреевну Ган, скупой на комплименты Виссарион Белинский называл “русской Жорж Санд”. Подолгу засиживаясь за зеленой коленкоровой перегородкой, что называлась маминым кабинетом, к 28 годам она написала девять романов. Близкие умоляли Елену Андреевну бросить писать, поберечь здоровье, на что она отвечала:
– Какими бы ни были жертвы, я хочу, чтобы дети мои были хорошо, то есть фундаментально хорошо образованы. Но средств, кроме пера моего – у меня нет!
Туберкулезу плевать на сантименты. 24 июня 1842 г. в Одессе писательницу Е.А.Ган похоронили на городском кладбище.
На белой стеле, обвитой мраморной розой, высекли надпись:
– Сила души убила жизнь.
Так в 11 лет Ляля осиротела и воспитывалась вместе с сестрами и братом (Екатерина, Ростислав и Надежда) в семье Фадеевых, у бабушки и дедушки.

Вот какой бэкграунд был у мадам Блаватской. Если уж совсем – коротко.

***
В детстве Елена Ган страдала лунатизмом: девочка вставала во сне и, не просыпаясь, с широко открытыми глазами, рассказывала сказки, произносила целые связанные речи или пела в сомнамбулическом трансе.
Иногда в своих потусторонних путешествиях Ляля уходила далеко от дома.
Как-то раз после долгих поисков ребенка обнаружили в пещере, где маленькая странница любознательно общалась с духами. Чаще всего, со слов крохи, у них возникал контакт с неким величественным индусом в белом тюрбане, которого дитя назвало Хранителем.

Забегая наперед, скажу: в 1875 г. в Нью-Йорке вместе с полковником Генри С.Олкоттом и адвокатом Уильямом К.Джаджем она основала Теософское общество, которое стало изучать все без исключения философские и религиозные учения. Своей целью они видели: выявить именно те истины, которые помогут раскрыть сверхчувственные силы человека, постичь таинственные явления в природе. Главную социальную цель Теософского общества, штаб-квартира которого 19 декабря 1882 г. переехала в г.Адьяр, около Мадраса, Индия, сформулировало их совместное программное заявление:
– Образовать ядро Всемирного Братства без различия расы, цвета кожи, пола, касты и вероисповедания».
Уже тогда Елена Петровна Блаватская объявила себя избранницей “Великого Духовного Начала” и последовательницей (чела) братства тибетских махатм. Именно их Праматерь указала в качестве “хранителей сокровенных знаний”.

В 1848 г. в Тифлисе (Тбилиси) 18-летняя Елена Ган дала согласие на брак и фиктивно вышла замуж за вице-губернатора Эривани (Еревана), 60-летнего генерала Н.В.Блаватского. Во имя всех святых, какая любовь! Как можно скорее хотелось обрести самостоятельность. Спустя несколько месяцев она тайком, без объяснений бросила мужа и в трюме английского торгового парусника, который из порта Поти шел в Стамбул, покинула Россию.

Быстро пролетело время. Невероятное духовное переживание случилось с Еленой Блаватской в лондонском Гайд-парке (31 июля) 12 августа 1851 г. В день ее рождения, как утверждала сама именинница, братство тибетских махатм послало ей сигнал. Тогда она впервые лично встретилась с индусом-раджпуром Эль Морией, которого до этого не раз видела в своих снах.
Вдова шведского посла в Лондоне, графиня Констанс Вахтмейстер поведала подробности того знаменательного разговора. Улыбаясь, Эль Мория молвил:
– Требуется Ваше личное участие в миссии, которую я собираюсь начать. Вы готовы?
– Да, Учитель.
– Но вам придётся провести три года в Тибете, чтобы подготовиться.
– Хорошо, гуру.
– Этот путь тяжел и тернист.
– У меня найдутся силы, – ответила 21-летняя Елена Блаватская.
Понятно, что спустя десятилетия все можно линейно упростить: по мнению Кеннета Джонсона, на ранние представления Блаватской о Эль Мории и других её оккультных учителях повлияло… франкмасонство.

Махатма Мория, учитель Великого Белого Братства не обманул. В течение последующих двадцати лет ей довелось поскитаться по миру, дабы собственными глазами увидеть и сердцем познать Северную и Южную Америку, Северную Африку (Египет), Японию, Китай, Малую Азию (Сирия), Индию. Странница прилежно изучала историю, культуру, философию, религию местных народов. На жизнь она зарабатывала тем, что давала фортепианные концерты, выставляла на аукционы картины, продавала чернила, торговала искусственными цветами.
37-летняя Елена Петровна Блаватская даже воевала в отрядах Гарибальди, северо-восточнее Рима. 3 ноября 1867 г. близ Ментаны (Италия), в кровавом бою, украинской сестре милосердия ударами сабли в двух местах сломали левую руку, прострелили из мушкета правое плечо и ногу. До конца жизни у нее остался рубец у самого сердца от раны, нанесенной стилетом.

***
Есть очень скупые, но крайне интересны упоминания в различных источниках, что в 1864 г. Е.П.Блаватская посещала и какое-то время жила в Киеве. К сожалению, этот период жизни украинки вовсе не исследован: неясно даже, зачем Елена Петровна приезжала в Украину и где останавливалась. Но именно из Киева в 1864 г. Праматерь отправилась в Индию и наконец достигла своей цели, посетив ашрам Учителя Эль Мории. Хотя до этого все попытки оказались тщетными.

В следующий раз в Украину она заехала в 1867 г., когда путешественница, никого не извещая, нагрянула в Киев. В Киевском оперном театре как раз выступал оперный певец Агарди Митрович, ее самый преданный друг с 1850 г. Вот интересное место о наших, украинских корнях великой Блаватской.
В письме к князю А.М. Дондукову-Корсакову она писала:
– С 1865 по 1868 год, когда все думали, что я в Италии или где-нибудь еще, я побывала в Египте, откуда должна была отправиться в Индию, но отказалась. Именно тогда я вернулась в Россию вопреки советам Учителя, желавшего, чтобы я вернулась в ламаистский монастырь Топ-Линг за Гималаями, где я так хорошо себя чувствовала. Знаете, я вернулась, изменив маршрут, влекомая желанием вновь увидеть… Нет, простите, но я, видимо, не в силах это выговорить, – увидеть СВОЮ РОДНУЮ СТРАНУ, и приехала в Киев, где потеряла все, что мне было дороже всего на свете и чуть не лишилась рассудка.

Это – чистая правда. В Киеве умер Юрий, малыш, усыновленный Е.П.Блаватской в 1858 г. Кроху она любила больше всего на свете. Цитирую дальше:
– …ребенок умер, и так как у меня не было никакого документа, и мне не хотелось давать свое имя, чтобы не питать сплетни, Митрович взял все на себя и в 1867 г. в каком-то маленьком городке Южной России похоронил ребенка аристократического Барона “под своим именем”.
(Согласно другому источнику, в текст закралась ошибка памяти Праматери – малыш умер 15 июля 1873 г., тогда как усыновительница 7 июля только приплыла в Нью-Йорк)

В последний раз Елена Петровна приезжала и в Украину, и в Российскую Империю в мае 1872 г., когда спустя восемнадцать месяцев она появилась в Одессе. То был – снова: непростой – период в ее жизни. Очередным письмом Учитель требовал вернуться, дабы продолжать миссию. А всеми силами Е.П.Блаватская желала остаться на родине. Полгода она прожила у тетки, генеральши Витте, на Полицейской улице, дом Гааза, № 36. К сожалению, здание не сохранилось.

Примечательно, что ни у какого мужчины она не сидела содержанкой на шее, денег из-за границы не клянчила, а на жизнь снова зарабатывала– своими умениями. Так в “Одесском листке объявлений” 12 сентября 1872 г. появилась рекламное объявление: “Чернило химика Себир и Ко”. На самом деле это была Елена Петровна (!), которая по старой памяти открыла в том же доме, где и жила, мануфактурку и магазин чернил на имя.. г-жи Себир, своей приятельницы по Каиру, с которой она вернулась в Одессу.
Спустя месяц украинская Праматерь открыла в Одессе и магазин по продаже цветов.

Соучредитель Теософского общества, полковник Генри С.Олкотт признался, что под именем загадочной Лауры в 1872-1873 г. госпожа Блаватская успешно играла фортепианные концерты в России.
Видать, ни одно из занятий не приносило достойных средств.

26 декабря 1872 г. Елена Петровна написала письмо шефу жандармов III Отделения, которым предлагала услуги, закончив послание словами:
– …у меня довольно таланту, чтобы быть полезной родине.

Запрос остается без ответа. Родине она была безразлична.

Тот период запечатлела Вера Петровна Желиховская, младшая сестра путешественницы:
– В начале 1870-х годов г-жа Блаватская побывала еще раз на юге России и окончательно рассталась с родиной, где несмотря на разнообразие талантов “из ряда вон”, она не могла найти им применения. А область русской журналистики сделалась ей доступной лишь тогда, когда о ней заговорила пресса Старого и Нового света.

***
Дальше всё было по типичной схеме вынужденных изгоев, отторгнутых родиной.

Она искала пути Домой, а оказалась везде кроме Отчизны.

В 1875 г. в США с двумя местными партнерами украинка основала Теософское общество, провозгласившее целью восстановить утраченное современностью знание скрытых сил природы, понимание единого источника происхождения вселенной и человечества, древних религиозных и философских доктрин, чтобы хоть таким путем достичь братства всех народов. Международное теософское общество сегодня насчитывает 300 отделений во всем мире, не считая множества иных объединений, возникших и возникающих на его базе.

8 июля 1878 г. Е.П.Блаватская стала ПЕРВОЙ РУССКОЙ (УКРАИНСКОЙ) ЖЕНЩИНОЙ, принявшей американское гражданство. Событие получило самую широкую огласку на страницах мировой прессы. Талантливая писательница, публицистка, художница, музыкант – она вошла в мировую историю как выдающийся знаток древних религиозных, философских и эзотерических учений, исследователь, одаренный и уникальный человек. Свои открытия Е.П.Блаватская совершила на стыке науки, религии и философии. В них мудрость древних знаний соединена с современными ей научными исследованиями и смелыми научными прогнозами перспектив развития человечества.

Елена Петровна Блаватская как-то призналась:
– Я чувствовала странную двойственность. Несколько раз в день я ощущала, что во мне существует кто-то совершенно независимо от меня. Я никогда не теряю сознание своей индивидуальности и чувствую, что сама храню молчание, а моим языком говорит внутренний гость. К примеру, я знаю, что никогда не была в местах, описанных моим вторым “Я”, но этот второй не лжет, рассказывая о местах и предметах, мне незнакомых, потому что он видел и хорошо их знает.

Что-то сродни глобального покаяния и печального укора потомкам оставила Елена Ивановна Рерих:
– Елена Петровна Блаватская была великомученицей в полном значении того слова. Зависть, клевета, преследования невежества убили ее. Я преклоняюсь перед великим духом и огненным сердцем соотечественницы. Верю, что в будущей России (читай: Украина – Авт.) имя ее будет поставлено на должную высоту почитания. Блаватская – истинно наша национальная гордость… Вечная слава ей.

Фото (сверху): недообласканная Украиной национальная гордость;
(снизу): дом в Днепропетровске, где родилась та, чей край одежд почитал бы за честь поцеловать Махатма Ганди.

БУЛГАКОВ: Я – МИСТИЧЕСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

Всем, кто без ума от Михаила Афанасьевича Булгакова, рекомендую: не читайте сегодняшний статус. Всем, кто настроен осознать феномен Михаила Булгакова, – вам адресованы эти заметки. В чем разница?

Чтобы боготворить писателя, нужна икона; чтобы понимать явление, требуется опыт. На самом деле писать просто – необходимы бумага, рука и слова. Создавать сложнее – важно выяснить, как устроен окружающий мир.

 

Реальность – это настоящее, которое не требуется доказывать.

Действительность – это эмоционально окрашенная реальность.

Фантастика – действительность, усиленная желаниями и гипотезами.

Магия – желание, усиленное реальностью и ритуалами.

Мистика – следующий уровень действительности, усиленный гипотезами и ритуалами. Да хватит умничать, вперед за доказательствами.

 

***

Была в творческой биографии знакового писателя точка, – в пространстве и времени – когда Булгаков уже не смог отвертеться. Все обстоятельства оказались за то, чтобы Михаил Афанасьевич превратился в писателя.

Реальность, действительность, фантастика, магия и мистика объяснились между собой и поладили. Тогда, 20 октября 1921 г., М.А.Булгаков с женой Татьяной Николаевной Булгаковой (в девичестве – Лаппа) въехали в комнату А.М.Земского, что находилась в кв. 50, по ул. Большой Садовой, 10.

Провидение в тот день дало писателю шанс освоится в новом статусе – Андрей Михайлович Земский с супругой, родной сестрой начинающего литератора, Надеждой Афанасьевной Булгаковой-Земской, намедне убыли в Киев.

В ноябре 1921 г. чета Булгаковых официально прописалась по этому адресу, ведь 1 октября 1921 г. М.А.Булгакова по его письменному заявлению зачислили на должность секретаря Литературного отдела (Лито) Главполитпросвета Наркомпроса.

 

Прошло каких-то четыре недели, как из Батума (до Одессы – пароходом), затем – транзитом через Киев, он 28 сентября 1921 г. “приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда”. За неполный месяц они с Тасей, мыкаясь по углам и родственникам, уже сменили в столице два адреса: Тихомировское студенческое общежитие Первого медицинского института (ул.Малая Пироговская, 18) и служебная квартира при детском саде печатников “Золотая рыбка” (пер.Воротниковский, 1, кв. 2). Теперь предстояло обживать дом Пигита, как московские старожилы называли здание на Большой Садовой.

 

Расположенный покоем дом №10 был… замкнут с четырех сторон. Почему же дворник в разговоре с Михаилом Афанасьевичем упрямствовал, мол, здание стоит “покоем”, когда это “каре”?

Застыв у окна, выходящего во двор-колодец, в продуваемом пальтишке 31-летний Булгаков из маленькой комнатёнки осматривал реальность, при этом он даже не понимал, на каком они живут этаже. На верхнем – точно, но на четвертом, на пятом? С улицы дом Пигита фасадом казался пятиэтажным, а со двора оба боковых крыла имели только по четыре этажа. И то, если учитывать высокий цоколь. Но в Москве ведь полуподвал и подвал за этажи никак не считались.

 

Создавать сложнее, чем писать – требуется понимать, как устроен окружающий мир.

***

 

Изначально, в 1891 г. караим-богач Илья Давидович Пигит на этом месте возводил… табачную фабрику. Но в самый разгар строительства власти запретили ставить промышленное здание внутри Садового кольца. Да ещё и рядом с церковью Святого Ермолая на Козьем Болоте. Пигит – светлая голова, из молодых капиталистов, не растерялся, и превратил выстроенную коробку в доходный дом, рассчитанный на “чистую публику”.

 

До революции место было статусным: шикарные эркеры, бельэтаж с длинными лепными балконами; нарядный, полукругом выгнутый палисадник отделял здание от тротуара; поверх чугунной ограды рвались на улицу тугие соцветия невиданно крупной сирени. Было время, когда тут обосновался мильонщик и банкир Павел Павлович Рябушинский. Тот снял огромную верхнюю студию, дабы заниматься живописью, а на самом деле без серьезных последствий для семейной жизни предавался плотским развлечениям.

 

Когда-то две клумбы украшали заасфальтированный внутренний дворик, а в центре фонтана купалась сентиментальная скульптура: мальчик и девочка под зонтиком. Теперь на том легкомысленном месте росли два чахлых деревца, огороженные низенькими зелеными колышками.

 

Реальность – это настоящее, которое не требуется доказывать.

 

***

– В жизни надо стремиться быть самовидцем, – молвил он, обращаясь больше к себе, а супругу попросил: – Татьяна Николаевна, не будет ли вам угодно-с чайком нас побаловать?

Тотчас же высокая, худая Тася в темном скучном платье засуетилась. Её не зря за глаза называли “быстрая дамочка”, Булгакова-Лаппа всегда бежала на каблучках.

Удивительно, каким сиплым в Москве казался его красивый баритон. По окончании Первой Александровской гимназии в Киеве Миша Булгаков мечтал стать оперным артистом. На столе у гимназиста стояла фотокарточка артиста оперы, полнозвучного баса мягкого тембра Льва Михайловича Сибирякова – с посвящением; Михаил Булгаков позволял ее читать только близким людям:

– Мечты иногда претворяются в действительность.

 

Татьяна Николаевна засуетилась – следовало набрать воды для самовара. Мысленно литератор представил коридорную планировку новой обители: комнаты, расположенные по обе стороны общего коридора; двери, выстроенные в два ряда, что солдаты на плацу; одной семье, в зависимости от количества душ, принадлежит одна или две комнаты.

 

Теперь Булгаков точно знал, чем закончит письмо к сестре Наде, от 23 октября 1921 г. – в постскриптуме будут его новые строки о нехорошей квартире:

– На Большой Садовой / Стоит дом здоровый. / Живет в доме наш брат / Организованный пролетариат. / И я затерялся между пролетариатом / Как какой-нибудь, извините за выражение, атом. / Жаль, некоторых удобств нет / Например – испорчен ватерклозет. / С умывальником тоже беда: / Днем он сухой, а ночью  / из него на пол течет вода. / Питаемся понемножку: / Сахарин и картошка. / Свет электрический – странной марки: / То потухнет, а то опять ни с того / ни с сего разгорится ярко. / Теперь, впрочем, уже несколько дней горит подряд, / И пролетариат очень рад. / За левой стеной женский голос выводит: “Бедная чайка…” / А за правой – играют на балалайке.

 

Не уверен, что переводчики вникали в глубину этих саркастических частушек от Михаила Булгакова, только вот от благоречивого словосочетания “нехорошая квартира” реально тянет инфернальным смыслом. Потому неприемлемо для меня оно переведено на английский язык: “The Evil Appartment” (пер. Ричард Пивер и Лариса Волохонская) или “The Haunted Flat” (пер. Майкл Гленни).

 

Эту квартиру Булгаков не принял и возненавидел. Имел на это силы и право.

Даже в Москве, этом революционном Вавилоне, он вызывал искреннее изумление – идеально расчесанный пробор, туго накрахмаленный пластрон под жилеткой, отутюженные брюки, буржуазный монокль на шнурке, почти паркетная церемонность поклона. В той подчеркнутой заботе о внешности – ни намека на тщеславие, только железная самодисциплина и чувство достоинства. По-моему, сияла в нем не роскошь и не блажь, а дань уважения эпохе и традиции.

Кое-кто из критиков настаивает до сих пор, монокль Булгакова представлял как бы оппозицию футуристической желтой кофте: дескать, модернисты декларировали внешний эпатаж, разрыв современности с пароходом, тогда как Михаил Афанасьевич магически привлекал и демонстративно следовал литературному обыкновению, ни на йоту не прерывая связь времен и поколений.

 

Действительность – это эмоционально окрашенная реальность.

 

***

Когда, спросите, действительность стала у него превращаться в фантастику? Да когда она была лично пережита, а не вычитана. Не потому ли Михаил Булгаков никогда не сыпал советами или наставлениями молодым коллегам? Как-то раз к литератору домой заявился со-автор киносценария “Роковые яйца” Ю.П.Полтавцев. И на всю жизнь вынес из их встречи кредо Мастера:

– В жизни надо стремиться быть самовидцем.

 

Кто же ходил в литературных предтечах у Михаила Афанасьевича?

Иоанном Крестителем для Булгакова, тогда его старшеклассника Александровской гимназии в Киеве, бесспорно, стал Николай Васильевич Гоголь. Полагаю, что без “Носа”, а особенно – без “Вечеров на хуторе близ Диканьки”, вряд ли, появилась бы “Дьяволиада”. Фантасмагория в бытописании, лирическая магия, присущая уроженцу малороссийского юга, глубинно питала Булгакова, связывала пуповиной с молодым Н.В.Гоголем. Ума не приложу, почему так удивился детский писатель Владимир Артурович Лёвшин (1904-1984), когда узнал, что писатель №1 для Булгакова – не Достоевский, не Шекспир, а Гоголь:

– Гоголь – это Гоголь! Будьте благонадежны! – Знаменитое Булгаковское “будьте благонадежны”, в зависимости от обстоятельств, в беседе обретало разный смысл – от изысканного “parole d’honneur” (фр. – честное слово) до бранного “к чертям собачьим”. Кстати, только у Курта Воннегута я встретил подобную полисемантическую слово-связку-присказку (patchword) – “Hi ho”.

 

Так они – Гоголь и Булгаков – и остаются для меня в литературе двумя вынужденными литературными эмигрантами, которые неприкаянно внешней родины никогда и не обрели. Именно эта сквозящая печаль, а еще – мелодика украинского языка и парадигма растерзанного революциями Киева упаковали роман “Белая гвардия” в незабываемо шелковистый минорный флёр.

 

По правде говоря, никогда Михаил Афанасьевич не был свідомим українцем, не станем передергивать факты. Обратите внимание:

– 14 декабря 1918 г. еще вчера частным образом практикующий венеролог М.А.Булгаков метался на улицах Киева, переживая события и состояния, позже создавшие скелет незабываемого романа об утрате исторической невинности. В тот день в столицу Украины вошли войска Директории во главе с С.В.Петлюрой, а 28-летний врач – без оружия в руках, но в составе офицерской дружины – тщетно защищал Гетманат П.П.Скоропадского. Все впустую – пятую в Киеве власть сменила шестая. Спустя три месяца пришла седьмая, красные.

– 1 февраля 1919 г. военного врача М.А.Булгакова насильно мобилизовали в армию Украинской Народной Республики, а в ночь на 3 февраля – при отступлении синежупанников из Киева Булгаков благополучно… дезертировал.

 

***

Сердце открыто влияниям, если ты – художник. Для авторского метода Михаила Булгакова стилеобразующей стала традиция живой русской речи, которую юный Булгаков впитывал дома, в кругу семьи. Не стоит забывать, что он был старшим сыном преподавателя Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и Варвары Михайловны (в девичестве – Покровской), а оба родителя происходили из старинных семей орловских и карачевских  священнослужителей и купцов Орловской губернии.

 

С 13 лет для Миши Булгакова воссиял новый литературный пророк – Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Цитата от уже зрелого литератора:

– В дальнейшем я постоянно перечитывал Салтыковские вещи. Влияние Салтыков оказал чрезвычайное, и, будучи в юном возрасте, я решил: относиться к окружающему надлежит с иронией. Сочиняя для развлечения обличительные фельетоны, я подражал приемам Салтыкова, причем немедленно добился результатов: мне не однажды приходилось ссориться с окружающими и выслушивать горькие укоризны. …Атаманы-молодцы, беспутные клемантинки, рукосуи и лапотники, майор Прыщ и прохвост Угрюм-Бурчеев пережили Салтыкова-Щедрина. И мой взгляд на окружающее стал траурным. Каков Щедрин? Я полагаю, доказывать, что он перворазрядный художник, – излишне.

 

Начинающему литератору М.Е.Салтыков-Щедрин дал золотой ключик магического реализма: без самобытной фантастики новейший эпос невозможен. Из едкой до колик “Истории одного города” вылупились “Роковые яйца” и ожило трансплантированное из воображения в реальность “Собачье сердце”.

 

Из западноевропейских прозаиков Михаила Афанасьевича наставлял Чарльз Диккенс, а из драматургов – А.П.Чехова. Последний в семье Булгаковых читался и перечитывался, непрестанно цитировался; более того, одноактные пьесы Антона Павловича у них… ставили неоднократно.

 

Упрямцем был этот Михаил Афанасьевич, ох, каким упрямцем! Он набрасывал ежедневно – в дневник, в периодику, в писательский стол. Если бы не репортажи в газетах “Правда”, “Рабочий” (псевдоним – Михаил Булл), “Гудок”, “Известия”, “Накануне”, им с супругой пришлось бы туго в дорогой Москве.

31 августа 1923 г. в письме писателю Юрию Слёзкину Булгаков сообщал, что окончил повесть “Дьяволиада” и – вчерне – роман “Белая гвардия”.

Магия здесь не кормила. Спустя два месяца мытарств по московским издательствам оказалось: “Недра” за повесть “Дьяволиада” не дают больше 50 рублей за лист. Это притом, что в кафе “Стойло Пегаса”, что имажинистами во главе с Сергеем Есениным завлекало по соседству, на ул.Тверской, 37, взять котлету стоило 175 руб., а стакан чаю (кофе) – 35 руб.

 

26 октября 1923 г. Михаил Булгаков сетовал в дневнике:

– И денег не будет раньше следующей недели. Повесть “Дьяволиада” дурацкая, ни к черту не годная. Но Викентию Вересаеву – редактору-консультанту издательства “Недра” – очень понравилась.

 

Нищета была невероятная. Находясь в Тифлисе, летом 1921 г. чета Булгаковых продала обручальные кольца: сначала он свое, потом – супруга. Потом жили на золотую цепь Таси – рубили по куску и продавали…

– Больше всего на свете любил сумрачной душой Алексей Турбин женские глаза. Ах, слепил Господь Бог игрушку – женские глаза!

 

***

Практическая фантастика началась у Булгакова в марте 1917 г., когда в Никольском Сычевского уезда Смоленской губернии будущий литератор, а пока земский врач стал регулярно употреблять морфий. Вынуждено Михаил Афанасьевич сделал себе прививку от дифтерита, опасаясь заражения после лично проведенной трахеотомии у больного ребенка. Возникший сильный зуд он стал глушить опием. К фантастике быстро привыкаешь.

Доктор не заметил и плохо помнил, как 18 сентября 1917 г. его перевели в Вяземскую городскую больницу заведующим инфекционным и венерическим отделением и от имени Сычевской уездной управы выдали характеристику… “зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником”. Каюы они знали, почему он стал таким неутомимым?

 

Магия – желание, усиленное реальностью и ритуалами. Татьяна Николаевна Булгакова-Лаппа так вспоминала состояние супруга после приема наркотика:

– Очень спокойное. Спокойное состояние. Не то, чтобы сонное: ничего подобного. Он даже пробовал писать в этом состоянии.

 

…В Киев земский врач Михаил Булгаков вернулся в феврале 1918 г. Здесь, в течение весны, ему удалось избавиться от морфинизма. Второй муж В.М.Булгаковой, врач-педиатр Иван Павлович Воскресенский (1879-1966), – будущий отчим писателя, – посоветовал невестке Т.Н.Булгаковой-Лаппа постепенно уменьшать дозы наркотика в инъекции. В один день опий Тася полностью заменила дистиллированной водой.

Так Булгаков впервые отвык от морфия, а магия стала мистикой.

 

– Я живу в полном одиночестве. Зато у меня есть широкое поле для размышлений. И я размышляю, – признался он в предновогоднем письме (31.12.1917) к супруге.

 

Учиться управлять действительностью, усиленной желаниями и гипотезами, к профессиональному литературному авторству Булгаков обратилсячуть позже.

Вот как прозаик вспоминал тот опыт:

– Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, я написал первый маленький рассказ. В городе, куда затащил меня поезд, я отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали.

Скорее всего, городом был Грозный (Чечня), куда Булгаков ездил из Владикавказа и где 13 (26) ноября 1919 г. в газете “Грозный” действительно появилась его первая публикация “Грядущие перспективы”.

 

Трагическая судьба врача-морфиниста легла в основу его рассказа “Морфий”, опубликованного в журнале “Медицинский работник” 9, 17 и 23 декабря 1927 г.

 

Магии ведомо, как через желание, усиленное реальностью и ритуалами, превращаться в мистику. Помните, в великом романе “Мастер и Маргарита” поэт Иван Бездомный в эпилоге становится непросто морфинистом?

Этот герой отважно оставляет поэзию и трансформируется в профессора литературы Ивана Николаевича Понырева. Дальше – дело магии.

После укола наркотика он видит во сне как наяву всё то, о чем рассказывается в романе Мастера о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри.

В жизни во всем надобно стремиться быть самовидцем.

 

***

Непринужденность, с которой писательствовал Михаил Булгаков, поражала. С похожей легкостью молодой Антон Чехов сочинял рассказы о любой вещи: чернильница, вихрастый мальчишка, разбитая бутылка.

 

Кое-кто называет эту способность творчеством, брызжущим через край поток воображением. Иные именуют мистикой, то бишь следующим уровнем действительности, усиленным гипотезами и ритуалами.

Ведь по-другому не объяснить способность отдельных авторов, описывать (письменная глассололия, вербальная эффузия) места, события и процессы,  которых они не то, что не видели, а о существовании которых даже не подозревали.

 

Играючи, трудился Михаил Булгаков в московской газете “Гудок” в те славные времена, когда там, на “Четвертой полосе”, собралась теплая компания насмешливых репортеров во главе с Ильей  Ильфом – Михаил Булгаков, Юрий Олеша  и Семен Гехт (ученик Исаака Бабеля). Склонившись над столами и стебаясь, они что-то  быстро  писали  на  узких  полосках  бумаги, на так  называемых гранках. В простенке висела ядовитая стенгазета “Сопли и вопли”. Кабинет с вывеской “Четвертая полоса” наводил ужас на лодырей, прогульщиков, чинуш, разгильдяев СССР и был беспощаден. Его, говорят, побаивался даже сам редактор “Гудка” И.И.Степанов-Скворцов.

 

Когда случалась свободная минута и… требовалось залатать дыры в семейном бюджете, Михаил Булгаков забегал в соседнюю с “Гудком” редакцию морской и речной газеты “На вахте”. Журналисту тотчас вручали жалобу некоего начальника пристани или кочегара. Пробегал по диагонали сатирик читательское письмо, глаза вспыхивали, Михаил Афанасьевич устраивался рядом с милой машинисткой, дабы за 10-15 минут надиктовать хлесткий фельетон. Редактор хватался за голову, коллеги валились со смеху.

Получив в кассе кровные пять рублей за фельетон, Булгаков галантно ретировался, исполненный планов, как он сейчас истратит гонорар.

– Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь?

 

С 12 апреля 1922 г., когда в газете “Гудок” появился первый репортаж “У курян”, подписанный М.Б., по август 1926 гг. всесоюзная газета напечатала свыше 120 Булгаковских заметок под разными псевдонимами – М.Б., Булл., М.Булл., Михаил Булл и т.д.

 

Стоит ли напоминать, что Воланд и Ко вселились в квартиру 302-бис в доме № 50 по Большой Садовой, который сыграл важную роль не только в романе, но и в личной жизни самого Михаила Булгакова. Конечно же, автор подразумевал дом №10. Но в авторских произведениях ученик Гоголя любил усложнять (намеренно) номера или названия государственных учреждений, явно высмеивая крепчавший совок. В этой самой нехорошей клоаке, кв. №50, с первой супругой Татьяной Николаевной они прожили почти три года, с октября 1921 г. по август г1924.

 

***

Несловоохотливый, если не сказать, крайне закрытый для общения человек, Михаил Булгаков преображался, когда в компании отделывался от отчуждения и начинал ярко юморить. Когда следовало, он умел писательствовать, а когда требовалось – сочинять или, как мы говорим, гнать.

 

Вот еще воспоминания уже упомянутого мною детского писателя В.А.Лёвшина:

– Однажды Михаил Афанасьевич поманил меня пальцем в прихожую:

– Хотите послушать любопытный телефонный разговорчик?

Он звонил в издательство “Недра” и просил выдать ему (в самый что ни на есть последний раз!) аванс в счет гонорара за повесть “Роковые яйца”.

 

Согласия на это, судя по всему, не последовало.

– Но послушайте, – убеждал Булгаков, – повесть закончена. Ее остается только перепечатать… Не верите? Хорошо! Я прочитаю конец.

 

Он замолк ненадолго – ну, типа отправился за рукописью, – и принялся импровизировать! Да так свободно, да такими плавными, мастерски завершенными периодами, будто автор и вправду читал тщательно отредактированную рукопись. Не поверить ему мог разве что Собакевич!

 

И – фантастика! Спустя минуту Михаил Булгаков уже мчался за деньгами. Но, прежде чем исчезнуть за дверью, он высоко поднимал указательный палец, чтобы подмигнуть своим традиционным:

– Будьте благонадежны!

 

***

В 1924 г., чтобы хоть на время снимать боли от диагностированного гипертонического нефросклероза, прозаик опять начал употреблять морфий. Оправдание пришло из магии, из творчества – рассказ “Морфий”:

– У морфиниста есть одно счастье, которое никто не может отнять, – способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество – это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…

 

В августе 1924 г. Михаилу Афанасьевичу удалось переселить семью в более просторную квартиру №34 на пятом этаже того же дома, ул. Большая Садовая, 10. Автор позже дополнил некоторые особенности её планировки в описании… литературной кв. №50. Уже потом Татьяна Николаевна поняла: Булгаков так боролся за этот переезд, чтобы она не осталась одна в каменном мешке “нехорошей квартиры”, в коридор которой они боялись даже кошку выпускать.

Впрочем, буквально спустя несколько месяцев муж съехал от неё к Любови Евгеньевне Белозерской, на которой женился 30 апреля 1925 г. Частенько магия не продает действительность, принимая личину фантастики.

 

Зимой 1940 г., мучаясь гипертоническим нефросклерозом, Михаил Булгаков таял на глазах, но памятовал, что он хотел сделать последние 15 лет.

За четыре недели до смерти, ослепший, измученный жуткими болями, 13 февраля 1940 г. он прекратил редактировать роман “Мастер и Маргарита”, который писал второе десятилетие.

Чувствуя близкую кончину, Михаил Афанасьевич послал свою младшую сестру Лелю за Татьяной Николаевной Лаппа – он хотел попросить у нее прощения. Но Таси уже не было в Москве. Будучи замужем за писателем, она выучилась держится так неприметно и ненавязчиво, будто была виновата и чувствовала себя посторонней в жизни большого писателя – не спутница, а какая-то попутчица, соседка по комнате.

Но на этот раз она не появилась, когда Мастер воистину в ней нуждался.

– Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

 

***

10 марта 1940 г. Михаил Булгаков скончался. Должно сказать, никакие литераторы за гробом не ходили, а всего лишь собрались 11 марта 1940 г. в актовом зале Союза писателей, где состоялось прощание.

В последний путь на Новодевичье кладбище за Мастером 13 марта 1940 г. поехали только близкие; коллег среди них не было… Никого. Литфонд собирался издать посмертный сборник, да  денег не нашлось не только на мемориальный томик, но даже на надгробие. Оно появилось много лет спустя, когда четвертая супруга писателя, вдова Елена Сергеевна Нюренберг-Шиловская-Булгакова нашла на кладбищенской свалке знаменитую гранитную глыбу “Голгофа” – надгробный камень, ранее лежавший на могиле Николая Васильевича Гоголя.

 

На могиле М.А.Булгакова креста нет. Почему?

Свет проливает яркая цитата из письма Правительству СССР, от 28 марта 1930 г.:

– Черные и мистические краски (я – мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции…

 

***

Еще при жизни Михаил Афанасьевич, случалось, шутил, дескать, моя жена – настоящая ведьма. Он игриво утверждал, что Елена Сергеевна Шиловская приворожила его при первой встрече. На квартире художников Моисеенко (Большой Гнездниковский переулок, 10) 28 февраля 1929 г. попросила завязать тесемку на своем рукаве, а на самом деле “привязала” мужчину до конца жизни.

– Помилуйте… Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!

 

В тот же день, 28 февраля 1929 г., в донесении неизвестного осведомителя ОГПУ появилось первое упоминание о том, что М.А.Булгаков начал работу над ранней редакцией будущего романа “Мастер и Маргарита”.

 

От того, что его постигла колдовская любовь, сам Булгаков был счастлив.

– Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!

 

***

И не важно, правда это или ложь, реальность или действительность, магия или мистика, – есть вещи, которые просто есть. Или: должны быть.

А значит, кому-то следует их записать Великое Иррациональное.

Когда кто-то взвалит на себя тот труд и новейшие трансформации запишет, о, как станут критики и читатели ломать копья, что бы ВСЁ это значило.

– Интересней всего в этом вранье то, что это вранье от первого до последнего слова.

 

На Фото: Мастер; Татьяна Николаевна Булгакова (в девичестве – Лаппа); Гоголевская квартира №50 на Новодевичье кладбище.

КИЕВ И САФО XX СТОЛЕТИЯ

125 лет тому назад, в Одессе в семье потомственного дворянина, отставного капитана второго ранга А.А.Горенко – 23 июня 1889 г. – родилась великая поэтесса Анна Андреевна АХМАТОВА.
Своим предком по материнской линии она считала ордынского хана Ахмата, от имени которого девочка и образовала литературный псевдоним. Почему?
Когда в 11 лет Аня написала первое стихотворение, отец Андрей Антонович отказал юной авторессе в праве подписывать легкомысленные строки фамилией потомственных офицеров – Горенко:
– Не хочу, чтобы ты трепала мое имя.

До нее в семье родовитых дворян (по материнской линии) никто, сколько глаз видит, стихи не писал и в литературе не преуспел.
Обостренное чувство истории и дыхание современности подсказало взять фамилию прабабушки – татарской княгини Ахматовой.
Так умерла капитанская дочь.
Так в живом слоге, при покровительстве татарской княжной возродилась Сафо ХХ века в венце “декадентской поэтессы” (А.А.Горенко).

Золотыми куполами Киев не раз освещал судьбу великой Девы.
Здесь жила старшая сестра Инны Эразмовны, матери Ахматовой – Анна Эразмовна с мужем, известным юристом Виктором Модестовичем Вакаром. Вот почему, семья Горенко частенько и надолго наведывалась в Киев.
Впервые Анечка Горенко приезжала в наш город в пятилетнем возрасте. В гостинице “Националь”, что стояла на углу Крещатика и Бессарабской площади (теперь – кинотеатр “Орбита”), они прожили зиму 1894-1895 гг.

Спустя десять лет брак родителей расстроился. Растратив наследственный капитал жены, в 1905 г. Андрей Антонович оставил свою вторую семью – супружницу, троих дочерей и двух сыновей, и связал жизнь с Еленой Ивановной Страннолюбской (урожденная Ахшарумова), вдовой товарища по преподаванию в Морском училище, известного педагога контр-адмирала А.Н.Страннолюбского, умершего в 1903 г.

Потерянная Инна Эразмовна увезла детей в Евпаторию, а затем – в Севастополь; у всех были слабые легкие, врачи даже подозревали туберкулез.

В тот переломный год Анне Горенко исполнилось 16 лет, и она экстерном проходила программу предпоследнего класса гимназии. Встал вопрос, где закончить образование. Вспомнили о киевских родственниках. Инна Эразмовна подала прошение Начальнику киевской Фундуклеевской гимназии, чтобы дочь допустили к приемному экзамену в 1-й (старший) класс. В прошении был указан городской адрес: улица Университетская, 3, квартира Вакар.

Так в августе 1906 г. Анна с матерью поселилась у тетки Анны Эразмовны Вакар, переехав в Киев вместе с гувернанткой Моникой.
Впрочем, что-то там у них не заладилось, и вскоре Анна перебралась к кузине, киевской художнице Марие Александровне Змунчилле, которую по-домашнему называла то Наня, то Наничка.
Именно здесь, на улице Меринговской (теперь – Марии Заньковецкой), дом 7, квартира 4, в центре города, на маленькой улочке, что тянется параллельно Крещатику, юная Анна Ахматова и прожила до окончания Фундуклеевской гимназии.
Ул.Меринговская была рядом с Круглоуниверситетской, где жили родственники Ани и куда девушка приезжала на всяческие праздники. Это действительно недалеко от Крещатика, откуда и вовсе рукой подать до Фундуклеевской (ныне – Богдана Хмельницкого), где была гимназия.
В классе, где училась девочка, противоборствовали две группировки: буржуазная и демократическая. Ни с какой из них особенно Аня не сближалась, а держалась особняком, хотя и симпатизировала демократическим. К последним принадлежала Вера Беер, чьи воспоминания история сохранила, а также девочка, с которой Аня чаще других общалась – Женя Микулинская.
Русскую литературу в Фундуклеевской гимназии преподавал Григорий Владимирович Александровский, он со временем стал профессором Казанского университета. Учитель находил сочинения Анны Горенко “хорошими, но направленными так странно”. Юная бунтарка, к примеру, жестоко обвиняла Евгения Онегина, над Ленским и вовсе потешалась. Впрочем, преподаватель многое прощал: Горенко лучше других читала между строк. Это искусство – глубоко проникать в текст, понимать внутреннее содержание – позже помогло поэтессе совершить ряд важнейших открытий в пушкинистике. В Киеве она закончила гимназию и получила аттестат №1881 об окончании от 28 мая 1907 г.

Материально семья едва сводила концы с концами. В письме, написанном Анной Ахматовой летом 1907 г., девушка признавалась:
– Живем в крайней нужде. Приходится мыть полы, стирать.

Из Петербурга 13 октября 1907 г. Николай Гумилев повторно приезжал в Киев, чтобы просить ее руки. Тогда Анна отказалась выходить замуж за студента, а переписка между близкими людьми угасла. Осенью 1907 г. девушка вернулась в Севастополь и прожила в Крыму почти год.

В начале 1909 г. Анна Андреевна узнала, что в Париже Николай Гумилев неудачно пытался покончить с собой (отравиться) и написала юноше письмо поддержки. Переписка вспыхнула с новой силой.
26 ноября 1909 г. Николай Гумилев вместе с Михаилом Кузминым, Алексеем Толстым и Петром Потемкиным приехали в Киев, где выступали в Малом театре Крамского на вечере современной поэзии сотрудников журналов “Аполлон”, “Остров” и др. “Остров Искусств”.
В зале появилась, конечно же, и Анна Горенко. А потом, до утра, Киев был только их: Анна Андреевна и Николай Степанович бродили вдвоем по городу, прохладному и неуютному, казалось, обычному дню поздней осени.
И – купались в радости.
И говорили, говорили, говорили…

В самом начале Крещатика, у Владимирской горки когда-то стояла гостиница “Европейская”, созданная по проекту архитектора А.В.Беретти. Трехэтажное здание даже пережило фашистскую оккупацию и украшало бы себе и наши дни, да в 1982 г. здание снесли. Так падлы обезобразили Владимирскую горку Киевским филиалом музея В.И.Ленина (теперь – Украинский дом).

Именно в гостиницу “Европейскую” пара зашла погреться и выпить кофе. И здесь Николай Гумилев еще раз сделал Анне Ахматовой предложение.
И, о чудо, Сафо согласилась.

25 апреля 1910 г. в Церкви Святого Николая на Никольской Слободке (район станции метро “Левобережная”), в предместье Киева, в то время оно относилось к Слободской волости Остерского уезда Черниговской губернии, состоялось венчание Анны Андреевны Горенко и Николая Степановича Гумилева.

С будущим мужем Аня познакомилась, когда ей исполнилось 13 лет. Коля был гимназистом, старшим ее на три года, но уже готовил к печати первый сборник .
В зеркале Судьбы Поэзия увидела свое отражение.
В 1910 г., будучи уже студентом Петербургского университета, жених получил (предварительно) согласие на вступление в брак из университетского ректората.

В тот же день 25 апреля 1910 г. отважный русский авиатор Сергей Уточкин с показательным полетом пролетел над Киевом; на полетах присутствовало 4900 киевлян. Только потом Уточкин облетал Москву, Харьков и Нижний Новгород… Буквально несколькими неделями раньше 34-летний Сергей Исаевич сдал экзамены на звание пилота-авиатора в Одесском аэроклубе, еще даже не подтвержденное Императорским всероссийским авиаклубом (ИВАК).

В день свадьбы, 25 апреля 1910 г. , молодая жена Анна Ахматова собственными глазами впервые увидела самолет.

В 1961 г. Никольский храм, в котором венчалась Поэзия Серебряного Века, за ночь был разрушен комсомольцами: Церковь Николая Чудотворца стояла в районе станции метро “Левобережная” и мешала стройке новейшего шоссе на Чернигов, ныне – Броварской проспект.

За год, проведенный в Киеве, Анна Андреевна весьма прилично выучила украинский язык, который она, не только знала, но и любила. Чтобы закрепить лингвистические навыки, поэтесса блестяще перевела поэтический сборник Ивана Франко “3iв’яле листя” (1893), и этот труд юной гимназистки высоко оценил поэт-виртуоз Максим Тадеевич Рыльский, который перевел на украинский, на минуточку, роман в стихах “Евгений Онегин”:
– Переклади Ахматової мене по-справжньому хвилюють.
Жаль, что М.Т.Рыльского так и не реализовал свой замысел – написать статью “Франко у перекладі Ахматової”.

Киев, сей град на семи холмах, стал для Анны Ахматовой Рассветом, здесь величественно взошло Солнце Поэзии.
В своих стихах Анна Андреевна утверждала, что она неразлучна с Ленинградом (Я – как петербургская тумба). Что особо приятно нам, украинцам, с Киевом поэтесса тоже оказалась неразлучима. …
На стенах реальных домов, здесь, до сих пор скользит ее гордый профиль.

– Я не была здесь лет семьсот, /
Но ничего не изменилось… – словно вчера выдохнула Сафо ХХ столетия.